В армии у нас было пять заик. Все заикались по-разному. Мой земляк Слава молча пытался выдавить звук, тряс головой и не мог сказать ни слова. В сложных ситуациях дедушки били его по голове — и слова тут же лились рекой. Мой друган Шерстяной заикался строго на звуки дэ и тэ. Иногда волновался — например, когда хотел курить, и тогда получалось: — У-ку, у-ку, у-ку, у-ку, у кого есть курить?! Что, как нетрудно догадаться, страшно веселило всех остальных.

Костромской Вася Свешников заикался просто, без выдумки. Только практически каждую фразу начинал словами "что хоть ты". Плюс в бане было замечено, что на заднице у Свешникова, на копчике, был очень странный шрам. Спрашивать было неловко, но как-то раз я поинтересовался — откуда это у него? На что Свешников без затей ответил: — Ш-ш-што хоть ты, я с хвостом родился, ёпта, отрезали. Не шутил, и я был поражён до глубины души — видел такое только в учебниках анатомии на картинке "Хвостатый мальчик".

Другой Вася, пожарный, тоже заикался, но нашёл оригинальный выход — перед каждый словом говорил протяжное и. Говорят, у абхазов все слова начинаются на а, а у Васи начинались на и. Когда он представлялся, говорил: Ииии-Вася Иии-Мигальников. Вася был известен тем, что как-то раз шёл пьяный мимо штаба батальона и решил на штабном сугробе мастерски выписать свою славную фамилию мочой. Извлекши на мороз свой пожарный половой орган, Василий мощным росчерком изобразил букву М, после чего обессилел, упал в сугроб и уснул. Где его, естественно, и обнаружил проходивший мимо трезвый начальник штаба.

Заика Сиксин заикался не сильно оригинально, запомнился другим. Как-то раз в любимом подразделении проходили ночные построения молодых бойцов — с нанесением побоев, с различными интеллектуальными играми. Молодых — так называемый "третий взвод", ибо в роте было только два настоящих — строят на "взлётке", то есть на продоле, то есть на центральном проходе. Ну и там же, понятно, воспитывают — пробивая грудину, отвешивая лещей и устраивая между ними гладиаторские бои. Мы на тот момент уже были дембелями, поэтому участия в жестоких детских играх не принимали, сидели рядом, курили, давали ценные советы и угорали — ведь это страшно весело, когда бьют не тебя. А на шухере стоял рядовой Сиксин, который как раз был дневальным.

Ну и в момент наивысшей кульминации, когда сержант Малышев мастерски дубасил молодого солдата Чубу, прививая ему основы воинской дисциплины, я по зову шестого чувства посмотрел на дневального. Дневальный Сиксин хотел подать сигнал тревоги, но от волнения не мог — при этом колбасило его так, будто к половому органу подвели минимум 380 вольт. В жизни не видел, чтобы человека так трясло. Не успел я заржать здоровым смехом комсомольца, как в расположение просунулась рука с красной повязкой — это шёл дежурный по части. По команде "шухер!" все участники неуставных взаимоотношений мгновенно оказались в койках. Дежурный забежал в помещение и начал метаться между койками, ибо топот при разбегании тридцати советских воинов стоял страшный. В первой же койке товарищ капитан увидел лежащих в обнимку сержанта Малышева и рядового Чуба, которого полторы секунды назад так мастерски отоваривал товарищ сержант. Товарищ сержант обнимал рядового Чубу как родного, а тот сотрясался в беззвучных рыданиях у Малышева на груди.

- Вы чего?! — ошарашено спросил дежурный, никогда не видевший рядового в одной койке с сержантом.
- Солдат Чуба по дому тоскует, плачет... — печально ответил сержант Малышев. — Я его как командир успокаиваю...